Глазами мертвой рыбы. Наташа Бэ

рук, ругань, грязь, кругом жуткая грязь и вонь. И во всей этой мерзости ….Маринка….Кудрявая блондинка, маленькая, такая хрупкая, просто неземной красоты. Она стояла посреди убогого гнидника, спокойная, уверенная, абсолютно трезвая и решительно командовала всем этим парадом уродов.

      Маринка не торчала сама, говорила, что пробовала давно пару раз, но и все. Зато барыжила она отчаянно. День и ночь в ее квартире на третьем этаже старой пятиэтажки кублились наркоманы, свет в окне кухни не гас никогда. Там продавали, варили, кололись, лежали друг на друге, падая, как подмороженные в марте озимые. Пару раз в этой квартире умирали от передозировки, и тогда эта наркоманская суета прекращалась, свет на кухне гас, но сразу после похорон пыльный плафон в незанавешенном оконе на третьем этаже загорался снова и на его тусклый свет слетались люди-моли. Живые мертвецы.

      Жил в нашем дворе «Колька-близнец». Хороший был парень, добрый такой, светлый. Не жадный. Прозвище у него было такое потому, что был у него брат-близнец, Леха, в Америке жил. Работал Леха программистом в американском холдинге, столько раз он Кольку к себе звал – не сосчитать. Но Колька не ехал, говорил, что не может мать больную оставить одну здесь. Мать он любил так, как могут только любить сыновья, до неистовства. Ходил он в Маринкину квартиру не сказать чтобы часто. Иногда завязывал надолго. Иногда приходил по выходным, иногда застревал там на сутки. Как ему удавалось контролированно колоться и дозу не нагонять – мне до сих пор непонятно, я так, например, не могу. В отличие от многих постоянных клиентов Маринкиной хаты,

      «Колька-близнец» даже работал и всегда за себя платил, в долг не брал никогда, нередко угощал дворовых ханыг. Однажды пришел он на хату, счастливый такой, Маринке шампанское принес и шоколадку, сидел ждал пока сварится и болтал, болтал, хвастался повышением на работе. И вдруг побледнел резко, стал хватать воздух ртом, сказать ничего не мог, затрясся весь. Маринкины постояльцы открыли окно и потащили Кольку к нему, в надежде что холодный январский воздух пойдет ему на пользу. Колька свесился с окна и вдруг забился в судорогах. То ли от страха, то ли от некрепости дрожащих рук, но перепуганные помощники выпустили Кольку и он спикировал в огромный сугроб, покрытый толстым слоем льда, прямо вниз головой. Когда приехала «скорая помощь», дворовые наркоманы уже вытащили Кольку из сугроба, положили на лавку возле подъезда и накрыли старым ватным одеялом так, что было видно только его посиневшее исцарапанное лицо. Он дышал, но в сознание так больше не пришел. Колька еще пожил дней 40 в реанимации, а потом умер, так и не приходя в сознание. Каждый день к нему приходила его мать. Тихо плакала, стоя у реанимационной кровати, вытирая платочком практически ослепшие от сахарного диабета глаза, прижимая к груди баночку с бульоном и пакетик с любимыми Колькиными лимонными леденцами, в надежде, что он выйдет из комы и поест. Но он не вышел…На похороны приезжал брат Леха из Америки. Пытался уговорить мать уехать с собой, но та, понятно, никуда не поехала, ей не на кого было оставить Колькину могилу.

      Только в те страстные моменты Маринки дома