Бых. Вторая часть. С. Денисов

был способен на добрый поступок, это жило в нем, это могло быть развито. А его вместо этого – убили, целиком, закопали хорошее вперемешку с плохим.

      В детстве маму обожаешь, в пубертате доводишь ее до слез, в зрелости сожалеешь, что мало уделял ей внимания. И это к самому дорогому человеку столько путаницы! А вы раз и навсегда решаете: этого в расход, к этому без жалости…

      – А доктор Менгеле однажды наверняка спас котенка.

      – Да. И в этом был и его шанс. Но видишь, что произошло? Ты заговорил о человеке, о котором я даже не упомянул. Заметавшаяся система «свой-чужой» пытается взять хоть кого-то в прицел. Нам совсем не хочется узнавать другого человека. Потому что если заглянуть в душу любого мерзавца, то она окажется пугающе знакомой. И судьбу убийцы от судьбы праведника отделяет не пропасть, а несколько случайных колдобин на одной и той же дороге. Люди видят флаги, форму, слышат язык – а человека не видят и не слышат.

      – Это понятно. Если человек в военной форме, то, скорее всего, он тебя тоже не склонен видеть и слышать.

      – Да! Но получается, что мы все носим эту невидимую форму и стреляем без раздумий.

      Эдуард замолчал, вдохновенно и мрачно задумавшись, как проповедник, вещающий с костра. Пьяная Лера завороженно смотрела на него. Она бы, наверное, ни о чем не смогла говорить с такой верой в спасительную силу своих слов.

      Но у Гоши к Эдуарду было иное отношение.

      – Ты же осознаешь, что, пока твой знакомый пытается через споры с тобой убедить себя, что был прав, когда уехал, ты пытаешься через споры с ним убедить себя, что прав, никуда не уезжая.

      – А? Да что ты понимаешь…

      – Ну чего ты разошелся? Как будто перед отъездом я тут все керосином полью и подожгу.

      – Да потому что ты такой же! И уже кого-то или что-то здесь ненавидишь! Я не вижу, что ли? Я тебе рассказываю, к чему это придет: ты свою ненависть увезешь с собой. Ты только тогда будешь счастлив где-то еще, если перестанешь ненавидеть здесь. Пойми же ты, мальчик мой, государство…

      – Ты задолбал меня своим мальчиком называть.

      Гоша выругался так буднично, что фраза не воспринималась вызывающей. Перс замолчал, точно его отвлек не относящийся к нему шум. Его лицо не выражало ничего.

      – Дубину он понимает. Если ты со своей ерундой не закончишь, я Хайруллину доложу. Погоны в тот же день снимешь.

      – Хайруллину на все это плевать, если я буду давать рейтинг. Тебе ли не знать?

      Эдуарду словно пар в горло ударил. Лера, почувствовав роковой момент, попыталась подняться, но, испугавшись, не смогла.

      – Ты чего несешь? – прохрипел Эдуард, придушенный еще не ясным ему бешенством.

      – В Амстердаме тебя, говорю, шибко любят. Фигли ты меня воспитываешь? Россия, Россия… Давай обсудим то, что нас реально беспокоит. Бабки. У меня бабок нет, я подумываю свинтить от любящего… отца нации. У тебя бабки есть – ты остаешься. Весь твой патриотизм на твоем зарплатном счету. Даст тебе УСБ под зад – шибко ты родину любить будешь?

      – К-какое