Детство Темы. Николай Гарин-Михайловский

и через двадцать минут они уже, в белых чепчиках, гуськом возвращаются назад в детскую.

      Под дыханием мягкой южной ночи мать Тёмы возбужденно ходит по комнате.

      По свойству своей оптимистической натуры она не хочет больше думать о настоящем: оно будет исправлено, ошибка не повторится, и довольно.

      Чтобы развлечь себя, она вышла на террасу подышать свежим воздухом.

      Она видит в окно возвращающееся из ванной шествие и останавливается.

      Вот впереди идет Зина – требовательный к себе и другим, суровый, жгучий исполнитель воли. Девочка загадочно, непреклонно смотрит своими черными, как ночь юга, глазами и точно видит уже где-то далеко какой-то ей одной ведомый мир.

      Вот тихая, сосредоточенная, болезненная Наташа смотрит своими вдумчивыми глазами, пытливо чуя и отыскивая те тонкие, неуловимые звуки, которые, собранные терпеливо и нежно, чудно зазвучат со временем близким сладкою песнью любви и страданий.

      Вот Маня – ясное майское утро, готовая всех согреть, осветить своими блестящими глазками.

      Сережик – «глубокий философ», маленький Сережик, только что начинающий настраивать свой сложный маленький механизм, только что пробующий трогать его струны и чутко прислушивающийся к этим тонким, протяжным отзвучьям, – невольно манит к себе.

      – Эт-та что? – медленно, певуче тянет он и так же медленно подымает свой маленький пальчик.

      – Синее небо, мой милый.

      – Эт-та что?

      – Небо, мой крошка, небо, малютка, недосягаемое синее небо, куда вечно люди смотрят, но вечно ходят по земле.

      Вот и Аня поднялась с своей кроватки навстречу идущим – крошечная Аня, маленький вопросительный знак, с теплыми веселыми глазками.

      А вот промелькнула в девичьей фигура ее набедокурившего баловня – живого, как огонь, подвижного, как ртуть, неуравновешенного, вечно взбудораженного, возбужденного, впечатлительного, безрассудного сына. Но в этой сутолоке чувств сидит горячее сердце.

      Продолжая гулять, мать обошла террасу и пошла к ванной.

      Шествие при входе в детскую заключает маленький Сережик, с откинутыми ручонками, как-то потешно ковыляющий на своих коротеньких ножках.

      – А папа Тёму би-й, – говорит он, вспоминая почему-то о наказании брата.

      – Тс! – подлетает к нему стремительно Зина, строго соблюдавшая установленное матерью правило, что о наказаниях, постигших виновных, не имеют права вспоминать.

      Но Сережик еще слишком мал. Он знать не желает никаких правил и потому снова начинает:

      – А папа…

      – Молчи! – зажимает ему рот Зина. Сережик уже собирает в хорошо ему знакомую гримасу лицо, но Зина начинает быстро, горячо нашептывать брату что-то на ухо, указывая на двери соседней комнаты, где сидит Тёма. Сережик долго недоверчиво смотрит, не решаясь распроститься с сделанной гримасой и извлечь из нее готовый уже вопль, но в конце концов уступает сестре, идет на компромисс и соглашается смотреть картинки зоологического атласа.

      – Артемий Николаич, пожалуйте! – говорит веселым голосом