Провокатор. Вячеслав Белоусов

годя пришёл. Вон он!.. На полу так и сидит, раскорячив ноги, прямо за дверью…

      Минин ремень перерезал выше головы под самой дверной ручкой, чтобы петлю не потревожить и голову покойника аккуратно ему же на плечо прислонил. Вчера ещё вихрастая, сейчас она с белым лицом и синими губами, словно картонная маска, безразлично взирала на всех белёсыми зрачками.

      – Глаза-то открыты! – вскрикнул истерично кто-то из женщин.

      – Может, ещё жив? – вырвалось у кого-то следом совсем ни к месту.

      – Какой там… – Минин ладошкой веки покойнику закрыл. – Остыл. Несколько часов, как минимум.

      – Ты где был? – заорал вдруг Баклей, и его лицо краской налилось, задрожал весь перед капитаном с пистолетом.

      – Я?

      – Ты, ты! Вы же с ним вчерась весь день о чём-то калякали в кабинете. Разбирали чёрт-те что. Я заглядывал, забегал!..

      Минин плечами пожал.

      – Чего тебе трепался твой начальничек?

      – Вы пистолетик-то убрали бы, Нестор Семёнович. – Минин нож сложил, в карман сунул.

      – Что?

      – Пальнёт – ещё жертва будет.

      – Ты это брось, капитан! – снова заорал, срываясь на высокой ноте подполковник. – Вместе пили?

      – Я с обеда от него как вышел, так и не видел больше.

      – И что?

      – А обсуждали-то?.. Он про пацанву ту… деревенскую делился. Которыми ему Ахапкин поручил заниматься.

      – И всё?

      – Вы про это?.. – Минин демонстративно помахал рукой у самых губ покойника, потом лениво приподнялся, чуть ли не в лицо подполковнику сам выдохнул от всей души. – Обижаете, Нестор Семёнович.

      – Тогда чего же? – смутился Баклей, стушевался от дерзкого оборота.

      – Осмотр надо организовать. Протокол. И медиков вызвать, – полез за папиросками Минин.

      – Занимайся, – подполковник только теперь про пистолет в руке вспомнил, повертел его, как вещь инородную, выматерился, в кобуру сунул. – Чтоб всё по форме. Я пойду в Сталинград звонить.

      И, ссутулившись, развернулся, заспешил, заторопился к себе на верхний этаж. На ходу уже бросил через плечо:

      – Помощь нужна?

      – А вот, Петрович, если что, – кивнул Минин на дежурного и уже собравшимся хмуро бросил: – Расходились бы, товарищи.

      Часа через два тело увезли. И весь день в коридорах никого. Жались по кабинетам. В «конторе» как вымерло. А ночью собрались на отшибе у оперуполномоченного капитана госбезопасности Минина. Здесь, на окраине города, пусто, собака какая забрешет, за версту слыхать. Хозяин в доме один-одинёшенек, своих схоронил давно, но обвык, справляется, в комнатах чисто, а по углам темно, кто туда полезет.

      Трое за столом как раз и уместились. Сам хозяин и два лейтенанта: щупленький очкарик Квасницкий и здоровяк Жмотов. Все в форме, при наградах, у кого имелись, – как положено. Едва огляделись, усевшись, здоровяк вздрогнул: из верхнего угла, прожигая насквозь, подозрительно следили чёрные глаза с бледного лика.

      – Икона, – поёжился Минин. – Самому каждый раз не по себе. От прежних жильцов ещё. Всё снять надо, а некогда. Прибежишь переспать и забываешь.

      Керосиновая лампа то и дело коптила, метался жалкий язычок пламени, потому как не сиделось то одному, то другому. Всё вскакивали, дёргались по пустякам: то для закуси харч забыли выложить, то за стаканами, хотя и уселись уже. А там у Минина самого вдруг сомнения – и темень чёртова за окном, а кургузая занавеска всё ж не закрывала, не прятала свет, и с улицы брёх собачий по ушам бьёт, да ещё муха проклятущая. Откуда?.. Зимой!.. Уже передохли все или уснули, а эта допекла занудным противным жужжанием, а главное – отчаянными бросками на стекло.

      Минин всё же не усидел, вскочил, скрипнув протезом, к дверям в прихожку побежал, опять ему мерещилось.

      – Да пришибёшь ты её? – взвизгнул лейтенант Квасницкий. – Все жилы вытянула.

      – А то, – расстегнув китель и опустившись для удобства на корточки к низкому подоконнику, полез корявыми огромными ручищами Жмотов за занавеску.

      И муха смолкла.

      – Ну вот.

      – А то, – Жмотов поднял лапу для обозрения, на лапище виднелось алое свежее пятнышко. – Глянь, кровь. Она же, как комар, нашу кровушку попивала.

      – Все они твари! – выругался с порога Минин и уже готов был подтолкнуть локтем Квасницкого. – Ты что же, писака, долго будешь мурыжить? Привык протоколы по две недели рисовать.

      – Вот, – гладенький лейтенант с вылизанным пробором блеснул очками, глянул на свет последний протёртый стакан, проворно поставил его в середину стола к бутылкам водки. – Не пожалел, признаться, собственной, так сказать, вещи.

      Он аккуратно сложил и спрятал за китель на груди батистовый с вышитым в углу вензельком платочек:

      – А то не будешь знать, из-за чего умер. Мухи у тебя здесь, Степаныч, бациллы…

      – А мы и так не будем знать, – зло хмыкнул и опустил голову капитан Минин. –