Конвоир. Наталья Резанова

селений здесь не было, а за рекой владения людей и вовсе кончались. И – дивное диво – сколь ни стояла крепость пустой, она не разрушалась. Немудрено, что ее считали дурным местом. Разбойники не занимали ее, потому что она была слишком велика – или так они говорили. Прочие, обитающие в здешних лесах, также не приходили селиться в каменных стенах. Они не любят камень, это всем известно. Может, они и погубили тех, кто жил в фортеции раньше. А может, и нет. Давно это было, никто не помнил. И было так до тех пор, пока в крепость не пришел боевой дукс со своими «красными куртками». Это тоже было давно, но об этом помнили. У отца Тевено только начинала расти борода, когда пришел дукс. Нынешний дукс был уже другим, и в деревнях не знали, был ли он в родстве с прежним. Впрочем, деревенским было без разницы. Дукса все равно никто не видел. Пограничных стражников, в обиходе называемых «красными куртками», тех видели, да. Еще как.

      Отец говорил – когда они пришли , крестьяне обрадовались. Теперь, мол, будет власть, которая оборонит простых людей от разбойников и оборотней. Но жить при власти оказалось совсем не так хорошо, как думалось. И теперь говорили иное – что пограничники сами ничуть не лучше разбойников, а даже хуже, оборотней же люди видят так редко, что смысла нет держать от них оборону.

      И в самом деле – с появлением в лесном краю проезжих дорог, на этих дорогах появились купцы. И лихие люди, ранее донимавшие деревни, теперь занялись караванами и возникавшими на перекрестках торговыми городками. А пограничники дороги и городки защищали.

      Разбойники – так слышал Тевено – поначалу смеялись. Красная куртка – готовая мишень, кто ее на себя цепляет, почитай, покойник. Но вскоре смяться перестали. Ибо те, кто из лихости или по каким другим причинам надевал куртки, в которые так удобно было целиться, очень редко позволяли незаметно приблизится к себе на расстояние выстрела. Обычно они приближались сами, и гораздо ближе. А в рукопашном бою грабителям, которых никто не учил обращаться с длинными мечами, было с пограничниками не сравниться. Поэтому из года в год вокруг крепости стучали топоры, уходили в небо черные дымы смолокурен, и тянулись, тянулись дороги.

      В этом все и дело. Кто-то должен был рубить лес, мостить мосты, строить частоколы. Перегонять рабочих на окраины населенных земель было невыгодно. И дукс потребовал, чтоб людей для работ поставляли деревни. Но деревни подчинялись неохотно. Здешние жители привыкли трудиться, и трудиться тяжело, но для себя, а не по принуждению. Хуже принуждения был страх перед изменением привычного уклада жизни. Необходимость углубиться в лес, а тем паче – выйти из него. Лес пугал, и он же был единственно возможным местом для жизни. Если бы кто-нибудь из здешних оказался в городе, на равнине или в горах, то умер бы от тоски. И люди не откликались на призыв дукса. Тогда приходили пограничные стражники, угоняли тех , на кого пал жребий, а в крепости их распределяли на разные работы. А когда они возвращались – если возвращались, они были вроде как не свои. Не любили в деревнях тех, кто побывал в чужих местах. Поэтому и разбойники стали теперь представляться героями, а не душегубцами. Купцы, которых они грабили, тоже ведь были не свои.

      Рен, с малолетства бывший приятелем Тевено, сколько уж времени уговаривал его сбежать к разбойникам, пока не забрали. При том что оба знали – опасность грозит прежде всего Тевено. Рен, даже если на него выпадет жребий, может просить заступничества у деревни, потому как единственный сын вдовы. Могут отпустить. Такие случаи бывали. А Тевено – младший из пятерых братьев, а сестрам и счет потеряли.

      Только Рен не хотел никого ни о чем просить. Задирист был, заносчив, из них двоих – всегда заводила. Он был постарше. И Тевено подозревал, что Рен уже свел знакомство с кем-то из ватажников, промышлявших по округе. С кем – не говорил. Дал понять – согласишься бежать, тогда скажу.

      Не мог Тевено согласиться. Рен бедный, хозяйство никудышное, однако ж если убежит, мать его с голоду не умрет. Деревня не даст пропасть. Обычай такой.

      У Тевено семья не то, чтобы богата, однако отец хозяйство держит крепко, и столь же крепко держится старых обычаев. Если сын из дома убежит – позор. Иное дело – если силой уведут. Это все равно что похоронить. Мать повоет, сестры поплачут, но, слава богам, род и без него есть кому продолжить.

      Так и случилось. Выдала семья Тевено беспрекословно, а на Рена даже жребий не пал. Он до самого поворота конвой провожал, руками махал приятелю, рожи строил – дескать, не поздно еще, бежим!

      Тевено не бежал. Сам не знал, отчего. Опозорить ли семью боялся, или просто боялся. Он не так уж редко ходил по лесу, и даже один, но – по знакомым местам. А в полудне пути от родной деревни начинались уже места незнакомые. И жили здесь не люди, и большинство из них было не бесплотными мороками, а существами из плоти и крови – ох, какой крови. Были среди них прагины-душители, безжалостные убийцы, обитавшие в прибрежных омутах и стерегущие тех, кто неосторожно наклонится над водой. Правда, иные вовсе сомневались в их существовании, ибо никогда не находилось того, кто видел прагина воочию, и никто не мог сказать, как они выглядят. Но большинство людей считало, будто это лишь подтверждает безжалостность прагинов – они не оставляли в живых никого, кому выпало несчастье