Слишком поздно для «прости». Ольга Емельянова

Они – одно. Такое не сыграешь, и не отрепетируешь. Оттого и звуки в комнате мягки, приглушены, оттого тепло ощущается изнутри, обратной стороной кожи. В их доме сложно не увлечься простой, будто иноземной жизнью без серебряных приборов и завышенных требований к окружающим. Нет, мне дороги те вечера, когда мы собираемся в родительском особняке в Нью-Арке: пышный ужин, приготовленный Манифой, непременно завершается в каминном зале, где Лаверн наигрывает на рояле одну из наших песен, и в доме становится светло от взглядов и улыбок. В такие минуты можно забыть, кто настоял на уходе «сестёр Адамс» со сцены ("приличной девушке не подобает выплясывать на потеху публике"); простить скандал в честь моего поступления в школу журналистики («предназначение женщины в материнстве, к чему тягаться с мужчинами»); оставить, сбросить, отправить в архив всё то, что дробит изнутри, и на какое-то мгновение ощутить тепло и нежность близких людей. Но вот неожиданность, по-настоящему родной, причём родной без условий, я почувствовала себя лишь в маленькой квартире Нью-Йорка, где кроме стен и выкрашенных светлым лаком дощатых полов, лишь две кровати, стол, и граммофон. Пустыня по меркам нашей семьи. Не потому ли я всё проигрываю в голове эти кадры – хрипит пластинка Луи Армстронга, на низкой табуретке у окна склонил свою чёлку Майкл, в уголке его рта зажат гвоздик, пальцы ощупывают деревянную спинку. Он собирает кроватку будущему племяннику, пока племянник настоящий, трёхлетний брюнет с зелёными глазами, грызёт яблоко, сидя на полу тут же, у правой ноги.

      – Как насчёт эксперимента, искорка? В этом доме угощают портокалопитой. Тобиас, если я только что проклял твою семью, извини – ученик из меня тот ещё.

      Взгляд, как у отпетого скромника, направлен вниз – Майкл улыбается, а я борюсь с желанием положить голову ему на колено, как это делает Донк, чтобы молча, тягуче разглядывать крупные вены на сильных ладонях, и привычную их подвижность. Знаю, как ненавидит он эту потребность читать мир наощупь, как мимолётно, украдкой, пускает подушечки пальцев в пространство, отмечая поверхности и предметы. Прячет, как прятал шрамы и чуть опущенные веки за тёмными стёклами очков. Нет, всё-таки мужчины ничего не понимают в своей привлекательности. Ричард, например, свято верит, что его осанка шпагоглотателя – причина сладких обмороков всех девчонок кампуса, но разве это значит, что потомок барона не является при этом высокомерным придурком, хоть и не таким несносным, как большинство моих однокурсников. Впрочем, он любит джаз, а за это я прощаю даже накрахмаленные воротнички. Кто ещё привёл бы меня в тот фешенебельный подвал с чертовски обаятельным саксофонистом на сцене? И кто пробыл бы там чуть ли не до закрытия, будто дожидаясь, когда я, наконец, узнаю Майкла. Целый час ведь рассматривала оркестр, ругалась на медленный контрабас, хвалила пианиста, и только после разнузданного соло заметила, как умеет улыбаться саксофон. Кстати, надо будет пожаловаться на эту улыбку в Министерство юстиции: неправомерный захват