Пушкин – имя ратное. Потомки поэта во Второй мировой. Лариса Черкашина

трет, что встречает гостей Минского музея войны.

      В каком страшном сне могло привидеться Пушкину, что в него будут метить немецкие солдаты? Он, как и легендарная Брестская крепость, первым принял на себя гитлеровский удар. Расстрелянный Пушкин…

      Легко представить, как хохоча, бравые Ганс и Курт вбивали пули, одна за другой, соревнуясь в меткости, в пушкинские голубые глаза…

      Одной пули Дантеса оказалось мало, чтобы убить Пушкина. Явились новые «дантесы». Фашисты. И как без жалости метили в представителей иной расы, – но по их воззрениям, внушенным фюрером, – всего лишь «унтерменшен», «человекообразных», – точно так же метили и в славянскую культуру.

      Вот уж, поистине, горькой иронией обратилось шутливое предсказание поэта:

      Укажет будущий невежда

      На мой прославленный портрет…

      Знать бы Александру Сергеевичу, что те весёлые строчки через столетие обратятся грозным пророчеством!

      Исторические параллели: пистолет, что разрядил в поэта морозным январским днем 1837-го, в Петербурге, у Чёрной речки, полуфранцуз и полунемец Жорж Дантес, был немецким, сработанным оружейником из Дрездена.

      Где, в какой белорусской школе, со стены какого класса взирал на притихших за партами учеников поэт с портрета Кипренского?! Этому славному портрету выпала редкостная судьба – быть воспетым самим Пушкиным.

      Любимец моды легкокрылой,

      Хоть не британец, не француз,

      Ты вновь создал, волшебник милый,

      Меня, питомца чистых Муз…

      Портрет, обретший славу тотчас же, как только вышел из мастерской живописца. Его появление первого сентября 1827 года на выставке в Императорской Академии художеств тотчас стало событием. О нём говорили в светских салонах и на петербургских улицах, – обсуждали достоинства живописи, поражались живому взгляду поэта, верно схваченному выражению, восторгались.

      «Вот поэт Пушкин, – по самым первым впечатлениям записал в дневнике профессор Петербургского университета, цензор А.В. Никитенко. – Не смотрите на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостаёт только беспрестанного вздрагивания: этот портрет писан Кипренским».

      Простреленный фашистами портрет Пушкина – экспонат Музея истории Великой Отечественной войны в Минске

      Шотландский плед, небрежно переброшенный через плечо Александра Сергеевича, незримым образом трансформируется в его поэтическое кредо. Клетчатый плед на портрете Пушкина не просто деталь одеяния, некий романтический штрих, прихоть поэта, нет – это и символ свободы, и ответ, вызов его гонителям.

      Живописец свершил чудо: в век, далёкий от фотографии и кино, оставил потомкам живого Пушкина, со светло-задумчивым взглядом, устремлённым в вечность, и с небрежно перекинутым через плечо шотландским пледом…

      Расстрелянному портрету (по счастью, лишь копии прославленного творения!) суждено было стать одним из самых значимых и горестных экспонатов музея Великой Отечественной войны в столице Беларуси.

      Пушкинский портрет как символ минувшей войны. И символ победы света над мраком!

      И я смеюся над могилой,

      Ушед навек от смертных уз.

      Есть в том некая символика: во временную рамку из двух пушкинских юбилеев вместились годы Великой Отечественной! Временной отрезок в двенадцать лет. Сакральное для христиан число. Да и двенадцать потомков поэта, фронтовиков, равно как двенадцать апостолов Христа, готовы были положить свои молодые жизни на алтарь Победы.

      Время всё верно расставило по местам: предвоенный грустный юбилей 1937-го, столетие со дня гибели поэта, и послевоенный 1949-й – полтора столетия со дня рождения, праздничный юбилей. В том мирном году день рождения российского гения словно слился с радостью великой Победы! Его отмечали столь же радостно и бурно, с поистине всенародным размахом.

      И вновь задумчиво взирал Пушкин со своего прославленного портрета (нерасстрелянного, нет!) на своих неведомых героических потомков.

      Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных.

      Сердца их мщеньем зажжены.

      Доброволец Пушкин… Звучит необычно для века девятнадцатого, тогда в ходу было иное название, полное божественного смысла, – жертвенник! Но в грядущем столетии, двадцатом, добровольцами будут именовать потомков поэта, – тех, кто первыми в 1941-м, ещё до военного призыва, поспешили в военкоматы и на сборные пункты.

      Ратоборцы

      Партизан и разведчик Григорий Пушкин

      Семейным сходством будь же горд…

Александр Пушкин

      Григорий Григорьевич Пушкин. Он был единственным в мире правнуком поэта, дожившим до конца двадцатого столетия. И, смею утверждать, – любимейшим. Во-первых, родной дед Григория Григорьевича, храбрый генерал Александр Пушкин, был