Любовь… Нелюбовь…. Ирина Критская

всякое. Например, она услышит его шаги – в гулком, опустевшем коридоре их этажа вечером любой звук разносился странно далеко, как будто в тоннеле. И тогда она выглянет из бокса, как будто случайно. И он, чуть усмехнувшись, так как улыбается только он – снисходительно и, одновременно смущенно, чуть вниз, глянет на нее и зайдет. Спросит какую-то ерунду, присядет, полистает записи, приоткроет термостат, проверив посевы. И у нее сладко замрет в груди, сердце кувырнется вниз, покатится в пятки.

      Так бывает перед прыжком с тарзанки – раскачаешься, а руки страшно оторвать. Думаешь – еще разок и тогда! И, наконец, отрываешься, летишь и кажется – еще секунда и сердце разорвется на тысячи кусочков. Так было и сейчас…Один шаг – и в пропасть. И без возврата.

      Но Семен Исаакович никаких шагов не предпринимал. Машке вообще, часто казалось, что он не принимает ее всерьез, причем не только как женщину, но и как научного сотрудника. Хотя – тему он ей дал. Интереснейшую тему, бактерии, которые она выращивала под его руководством, не особо изучались, плохо поддавались культивированию и работать с ними было очень интересно. Вот только результаты Машкиной работы Зама устраивали не очень. И она по десять раз переписывала отчеты, которые он черкал толстым красным карандашом, недовольно насупившись и что-то ворча в усы.

      Машка знала, ей рассказали, что у Семена Исааковича – очень красивая жена. Ей даже втихую показали ее фотографии с какого-то симпозиума – высокая (выше мужа, наверное, на голову), с пушистыми, кудрявыми волосами (рыжая, как подсказали сотрудницы), с красивыми полными губами и резким, ярким взглядом. Она смотрела в упор с небольшой, черно-белой фотографии прямо Машке в глаза и ничего хорошего от этого Машка не чувствовала. Мурашки какие-то по спине. Бррр.

      Эту фотку Машка стащила. Она спрятала ее в толстенькой записной книжке, которую завела специально для телефонов сотрудников и держала в самом дальнем углу рабочего стола. Но, что самое стыдное для двадцативосьмилетней мамы первоклассницы – она нарисовала ей усы. Тоненькие, правда, ручкой, но все равно. И теперь она страшно боялась, что кто-нибудь эту фотографию найдет и засунула ее между кожзамной обложкой и картонным переплетом. Но выбрасывать не хотела, а вдруг понадобится – для каких-нибудь оккультных дел. Машка себе не признавалась, но там, где -то внутри своего совсем уже замутненного сознания понимала – она жену Семена Исааковича ненавидит. Лютой ненавистью. И если бы она верила в такие дела – то точно бы сдала эту фотку какой-нибудь ведьмаке. Но…Она в это не верила, к сожалению.

      … Пятничный вечер уже совсем подошел к концу, в приоткрытое окно врывался предвесенний аромат и особый московский мартовский свет – синий. Это было Машкино любимое время – предвкушенья и ожидания, весеннего томления и радостного нетерпения. Она обожала весну. В каждую весну она начинала жить заново. А в эту – особенно. Она совсем уже собралась уходить, грустно засовывала в сумку рабочий блокнот, чтобы полистать дома, как шаги все-таки зашаркали по коридору.