Ветер чужого мира. Клиффорд Саймак

коленях, и слова медленно доходили до его сознания. Он начинал понимать сказанное, и это было больше, чем он мог вынести: найти двоих друзей, когда они близки к смерти.

      – Джонни, – сказали они ему.

      – Да, – отозвался Джонни, стараясь не плакать.

      – Хочешь поменяться с нами?

      – Поменяться?

      – Скрепить нашу дружбу. Ты дашь нам что-нибудь, и мы дадим тебе что-нибудь.

      – Но, – начал Джонни, – у меня ничего нет…

      Но тут он вспомнил: у него есть ножик – неважный ножик со сломанным лезвием, но больше у него ничего не было.

      – Прекрасно, – сказали они. – Это как раз то, что нужно. Положи его на землю, поближе к машине.

      Он достал ножик из кармана и положил у самой машины. И тогда что-то произошло, так быстро, что он не успел увидеть, – но, как бы то ни было, ножик исчез, а вместо него лежало что-то другое.

      – Спасибо, Джонни, – сказали они. – Хорошо, что ты поменялся с нами.

      Он протянул руку и взял то, что они дали ему, и даже в темноте оно загорелось скрытым огнем. Он пошевелил его на ладони и увидел, что это что-то вроде многогранного кристалла и что сияние идет изнутри, а грани сверкают множеством разноцветных бликов. Только теперь, увидев, как ярко светится этот кристалл, он понял, как долго пробыл здесь. Поняв это, он вскочил и побежал, не успев даже попрощаться.

      Было уже слишком темно, чтобы искать коров, и он надеялся, что они пошли домой сами и что он сможет догнать их и прийти вместе с ними. Он скажет дяде Эбу, что две телки ушли за ограду и ему пришлось искать их и загонять обратно. Он скажет дяде Эбу… он скажет… он скажет…

      Дыхание у него прерывалось, и сердце билось так, что он весь вздрагивал, и страх вцепился ему в плечи – страх перед своим ужасным проступком, перед этим последним непростительным проступком после всех прочих, после того как он не пошел к ручью за водой, после двух телок, упущенных вчера вечером, после спичек в кармане.

      Он не нагнал коров, идущих домой без него, а нашел их в коровнике, увидев, что они уже выдоены, и понял, что пробыл на поляне слишком долго и что ему будет гораздо хуже, чем он думал.

      Он направился к дому, весь дрожа от страха. В кухне был свет, дядя и тетя ждали его. Он вошел в кухню – они сидели у стола, глядя на него, ожидая его, и лица у них в свете лампы были суровыми и жесткими, как могильные плиты.

      Дядя Эб встал – огромный, почти до потолка, и видно было, как мускулы вздуваются у него на руках, на которых рукава засучены по локоть.

      Он потянулся к Джонни. Тот хотел увернуться, но руки сомкнулись у него на затылке, обхватили шею, подняли и затрясли.

      – Я тебя научу, – говорил дядя Эб свирепо сквозь стиснутые зубы. – Я тебя научу… Я тебя научу…

      Что-то упало на пол и покатилось в угол, оставляя за собой огненный след.

      Дядя Эб перестал трясти его, подержал в воздухе, потом бросил на пол.

      – Это выпало у тебя из кармана, – сказал он. – Что это такое?

      Джонни отшатнулся, покачивая головой.

      Он не скажет им, что это такое. Не скажет никогда. Пусть дядя Эб делает с ним что угодно,