Дама из Долины. Кетиль Бьёрнстад

представить себе, каково это – выловить труп молодого человека, когда пришел ловить форель?

      – Почему ты был на моем концерте?

      – Хотелось послушать Прокофьева. У этого человека не все в порядке с головой.

      – Ты музыкант?

      Он пожимает плечами.

      – Да, в некотором роде. Но не для больших залов. Я играю на контрабасе. Лежа. Ведь когда мы говорим об инструменте с такими формами, мы имеем в виду женщину.

      – Дай мне все-таки эту блесну, – прошу я.

      Взаперти

      Сутки спустя. Первые сутки почти стерлись из моей памяти, я помню только тяжелые тягучие сны и ощущение, что тональности разного цвета прыгают у меня в голове, как бейсбольные мячи. Я бегаю с сачком и не могу поймать ни одну из них.

      Врача шведско-норвежского происхождения зовут Гудвин Сеффле, он очень внимателен и говорит на напористом диалекте Сконе. Мы сидим в его кабинете. Он энергично потирает сухие руки, и я вижу, что он обкусывает ногти. Кроме того, он всегда спешит, ведя вечную борьбу за каждое койко-место.

      – С чего ты хочешь начать?

      – Вы меня вызвали, вам и решать.

      – Не надо все осложнять, – просит он глухим голосом. – Тебя привезли в больницу полуживым. Когда человеку в легкие попала вода, речь идет уже о секундах. К тому же вода в реке очень холодная. Тот, кто вытащил тебя на берег, говорит, что даже не заметил тебя в воде. Он только почувствовал, что на крючок что-то попалось.

      Я трогаю языком рану во рту и киваю.

      – Сумасшедшее решение, – говорит он, читая свои бумаги.

      – Не такое уж сумасшедшее. Мне хотелось уйти за ними.

      – Объяснить можно все.

      – Меня выпишут сегодня?

      – Сначала ты должен рассказать нам, о чем ты думаешь. Наш проклятый врачебный долг обязывает нас понять, что представляют собой наши пациенты.

      – Кто сказал, что я ваш пациент?

      – Тот, кто прислал тебя в мой кабинет.

      – Что я должен сказать?

      – То, что позволит нам создать более ясную картину того, что ты сейчас собой представляешь.

      – Марианне сказала, что я напоминаю ей героя песни “The Only Living Boy In New York”. Тогда я не понял, что она имела в виду. Но когда она умерла, я все понял. Покончив с собой, она убила нас обоих.

      – Это опасная мысль.

      – Ничего не поделаешь.

      Я замечаю, что мне трудно говорить. У меня пересохло во рту. Я не могу произносить согласные.

      – Я читал в газетах о твоем дебюте, – вдруг говорит Гудвин Сеффле. Он ерзает на стуле, явно испытывая неловкость.

      – Правда?

      – Отзывы были восторженные. – Он как будто сообщает мне великую новость. – Я по возможности слежу за тем, что происходит в мире музыки. Сам играю. Не меньше сорока пяти минут каждый день. В этом году я должен одолеть «Порыв» Шумана. Трудное произведение, ты не находишь?

      Я киваю.

      – Довольно трудное. Но замечательное. Только смотрите, не играйте его слишком быстро.

      – Ты так считаешь? – Он наклоняется ко мне через стол. – Это важно?

      – Да, особенно когда играешь Шумана, – говорю